Перевод на русский: Котенко Р. В., Мищенко А. А
Из Книги Первой
Из Книги Второй
Из Книги Третьей
Из Книги Четвертой
Из Книги Шестой
Из Книги Седьмой
Из Книги Восьмой
Из Книги Девятой
Из Книги Десятой
Из Книги Одиннадцатой
Праздный вечерний разговор
Предметный и именной указатель
В тринадцатом году эпохи Гэнроку (1700) самурай по имени Дзётё Дзинъэмон Ямамото из расположенной на северо-востоке острова Кюсю провинции Сага после смерти своего повелителя Мицусигэ Набэсима отошел от дел и поселился вдали от людей в травяной хижине в местности Куроцутипару. Спустя десять лет, весной седьмого года Хоэй к нему пришел за наставлениями молодой самурай Цурамото Матадзаэмон Тасиро и принялся записывать то, что ему рассказывал Дзётё. Это продолжалось семь лет и в результате возник первоначальный вариант книги: "Собрание изречений мастера Хагакурэ".
Когда книга была завершена, Дзётё велел сжечь рукопись, однако Цурамото Тасиро не послушал учителя и втайне сохранил свой труд, с которого после его смерти начал делать копии. Книга быстро получила распространение среди самураев провинции Сага, которые ценили её очень высоко, называя "Аналектами Набэсима". В целом в книгу входит свыше тысячи высказываний. Здесь я привожу лишь немногие избранные.
Из Книги Первой
Хотя самурай должен прежде всего чтить Путь Самурая, не вызывает сомнений, что все мы небрежительны. Поэтому, если в наши дни спросить: "В чем подлинный смысл Пути Самурая?", лишь немногие ответят без промедления. А все потому, что никто заранее не готовит себя к ответу на такие вопросы. Это свидетельствует о том, что люди забывают о Пути. Небрежение опасно.
Я постиг, что Путь Самурая - это смерть. В ситуации "или-или" без колебаний выбирай смерть. Это нетрудно. Исполнись решимости и действуй. Только малодушные оправдывают себя рассуждениями о том, что умереть, не достигнув цели, означает умереть собачьей смертью. Сделать правильный выбор в ситуации "или-или" практически невозможно. Все мы желаем жить, и поэтому неудивительно, что каждый пытается найти оправдание, чтобы не умирать. Но если человек не достиг цели и продолжает жить, он проявляет малодушие. Он поступает недостойно. Если же он не достиг цели и умер, это действительно фанатизм и собачья смерть. Но в этом нет ничего постыдного. Такая смерть есть Путь Самурая. Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твое тело уже умерло, ты станешь Подлинным самураем. Тогда вся твоя жизнь будет безупречной, и ты преуспеешь на своем поприще.
Хороший слуга - это тот, кто безоговорочно подчиняется своему господину. Можно сказать, что это - идеальный слуга. Если ты появился на свет в старинном самурайском роду, достаточно лишь глубоко задуматься над верностью предкам, презреть тело и разум и всецело посвятить себя служению хозяину. Можно считать удачей, если ты, к тому же, наделен мудростью и талантами, и умеешь правильно воспользоваться ими. Но даже тот, кто ни к чему не пригоден и неуклюж, может стать надежным слугой, если он исполнен решимости выполнять волю своего хозяина. Однако грош цена человеку, если его достоинства ограничиваются только мудростью и талантами.
По характеру люди делятся на тех, кто наделен быстрым разумом, и на тех, кто прежде, чем принять решение, должен уединиться и все обдумать. Между тем, каким бы характером ни обладал человек и каковы бы ни были его достоинства и недостатки, он проявит великую мудрость, если будет беззаветно предан четырем заповедям самураев господина Набэсима.1
Люди полагают, что, размышляя над сложными делами, они могут разобраться с ними. Однако, когда они задумываются над чем-нибудь, у них появляются ложные мысли. Они не могут принять правильное решение, потому что в своих рассуждениях руководствуются стремлением к личной выгоде. Отказаться от глупых мыслей и взрастить в себе подлинное безличностное мышление нелегко. Но если, рассматривая вопрос, ты не думаешь о нем, а сосредоточиваешь внимание на четырех заповедях самураев господина Набэсима, твое мнение окажется под стать твоим лучшим суждениям.
Поскольку мы часто полагаемся на собственную проницательность, мы легко становимся корыстолюбивыми, не прислушиваемся к голосу разума, и тогда события принимают далеко не лучший оборот. Люди видят, насколько ограничены и недостойны наши устремления. Поэтому, если в рассуждениях тебе трудно быть беспристрастным, следует обратиться за советом к более опытному человеку. Этот человек следует Пути в той мере, в которой он способен давать простые и искренние советы, не руководствуясь при этом личными интересами. Его суждения будут казаться окружающим совсем не беспочвенными. Разум такого человека можно уподобить дереву со многими корнями. И в то же время мы часто встречаем людей, умственные способности которых напоминают воткнутую в землю палку.
Мы изучаем предания о людях прошлого, чтобы довериться их мудрости и не быть корыстолюбивыми. Когда мы отказываемся от своих пристрастий, следуем наставлениям древних и советуемся с друзьями, наши дела идут хорошо, а неудачи минуют нас. Господин Кацусигэ учился мудрости у господина Наосигэ. Об этом упоминается в "Оханасикикигаки". Также был один самурай, который взял себе слугами своих младших братьев. Они сопровождали его каждый раз, когда он отправлялся в провинцию Камигата или в Эдо. Говорят, что он совещался с ними по личным и общественным делам, и поэтому ему всегда сопутствовала удача.
Сагара Кюма был единодушен со своим хозяином и служил ему так, словно его собственное тело уже умерло. Таких людей, как он, - один из тысячи. Однажды господин Сакё проводил важную встречу в поместье Мидзугаэ, и Кюма было приказано совершить сэппуку. В это время в Осаке на третьем этаже пригородного дома господина Таку Нуй была чайная комната. Кюма снял эту комнату и, собрав в ней всех нищих района Сага, устроил кукольное представление, управляя одной куклой собственноручно. Собравшиеся пили и кутили день и ночь напролет. Дом господина Таку Нуй находился рядом с поместьем господина Сакё, и поэтому шумное сборище вызвало переполох в поместье. Затевая представление, Кюма думал только о своем хозяине и был исполнен решимости совершить сэппуку.2
История человечества. Восток Згурская Мария Павловна
«Я постиг, что путь самурая – это смерть» (Отношение к смерти и самурайский идеал «достойной смерти». Сэппуку)
«Я постиг, что путь самурая – это смерть»
(Отношение к смерти и самурайский идеал «достойной смерти». Сэппуку)
В отзвуке колоколов,
Оглашавших пределы Гиона,
Бренность деяний земных
Обрела непреложность закона.
Сколько могучих владык,
Беспощадных, не ведавших страха,
Ныне ушло без следа -
Горстка ветром влекомого праха!
Так начинается величайшая самурайская эпопея – «Повесть о доме Тайра». Этими строками мы хотели бы начать беседу об особенностях отношения самурая к главной загадке нашего бытия – факту нашего неизбежного исчезновения из этого мира. Тем более, что сами самураи (такие как Ямамото цунэтомо, Дайдодзи Юдзан и другие) считали смерть краеугольным камнем самурайского жизненного идеала, а Мисима Юкио говорил, что современность дала множество философий жизни и очень немного – философий смерти, поэтому такие книги, как «Хагакурэ», следует изучать очень внимательно.
Конечно, слова цунэтомо, вынесенные в заголовок этого раздела, сами по себе являются немалой загадкой. Их можно трактовать множеством различных способов, открывая различные смысловые пласты. Можно совсем просто – так, как их трактовали когда-то в Советском Союзе, где самурай всегда рассматривался как опасный оголтелый вояка-фанатик с непонятными советскому человеку архаичными моральными принципами, одержимый манией убийства и самоубийства. Более спокойная трактовка, но в том же духе – Путь самурая есть путь убийства и постоянной готовности к смерти, как и любой Путь воина. В общем, сплошное стремление к разрушению и саморазрушению.
Итак, что можно сказать по поводу отношения самурая к убийству? Как оно соотносилось с религиозными принципами синто и буддизма? В синто – японской национальной религии, смерть и кровь являются самыми большими оскверняющими факторами, требующими очищения, мисоги – ритуального омовения. Молитвы богам должны возноситься только в «чистом месте», которым трудно считать поле боя, заваленное трупами и политое кровью. Это понимали и самураи времен «Хэйкэ моногатари» (XII век), и Ямамото цунэтомо, живший пятью веками позже. Но они были вынуждены постоянно сталкиваться с подобным осквернением и, оставаясь синтоистами, продолжали выполнять свое нелегкое, даже «грязное», с точки зрения синто, дело. «Хотя говорят, что боги (в оригинале – ками, то есть боги синто) отворачиваются от скверны, на этот счет у меня есть собственное мнение. Я никогда не пренебрегаю своими повседневными молитвами. Даже если я запятнал себя кровью в бою или вынужден переступать через трупы на поле сражения, я верю в действенность взывания к богам с просьбами о победе и о долгой жизни. Если боги не услышат мои молитвы только потому, что я осквернен кровью, я убежден, что ничего не могу поделать с этим и поэтому продолжаю молиться, невзирая на оскверненность» («Хагакурэ»). К тому же, несмотря на свой характер религии земледельцев, синтоистский пантеон содержит немало воинственных божеств – Сусаноо, Хатиман и др. Хатиман, например, считался покровителем воинов, стрелков из лука и в особенности рода Минамото, а его вестником считался дикий голубь. На сторону одной или другой стороны в междоусобной войне можно было попробовать «привлечь» того или иного местного ками, так что почти любая самурайская дружина могла идти в бой со спокойным осознанием того, что «ками с нами». И все же омовение до и после боя было очень желательным – как из практических, так и из сугубо ритуальных соображений.
Но самураи что XII, что XVII века шли в бой, уже не собираясь попасть после смерти в малопривлекательную «Страну желтых источников», или «Страну корней» (синтоистский загробный мир, в чем-то похожий на скандинавский образ Хель, в противовес Вальхалле). Гораздо больше им в этом плане могли предложить распространявшиеся в стране с VII века буддийские концепции смерти и перерождения. Не будет большим преувеличением, если мы скажем, что именно буддизм наибольшим образом повлиял на становление самурайского отношения к смерти и идеала «достойной смерти». Не зря в качестве эпиграфа к данному разделу вынесены начальные строки «Повести о доме Тайра» – в них очевидна идея бренности всего сущего в этом изменчивом и грустном мире, в бытии, именуемом сансарой. Впрочем, здесь читателя, мало знакомого с японской воинской традицией, может поджидать первый сюрприз: самураи времен войны Тайра и Минамото отнюдь не были дзэн-буддистами (дзэн распространился в стране Ямато начиная с XIII века, и о нем мы еще поговорим). Чаще всего они исповедовали не распространенные среди придворных учения направлений эзотерического буддизма Тэндай и Сингон, а учение Дзёдо-сю – «секты чистой земли», или ее варианта Дзёдо Синсю – «истинной секты чистой земли» (мы используем традиционный для отечественной японистики термин «секта», хотя он и порождает совершенно неверные и ненужные ассоциации с некими христианскими, да еще и «неканоническими» религиозными направлениями. В буддизме нет «канонических церквей» и «сект» в христианском или исламском понимании). Это направление махаяны еще называют амидаизмом, потому что главным объектом поклонения выступает будда Амитабха («неизмеримый свет»), по-японски Амида-буцу, владыка «Чистой земли» – рая для праведников, который находится где-то далеко на Западе. Кстати, описание этой «Чистой земли», рая (сукхавати) очень похоже на кельтские «Острова блаженных» или мусульманскую «Джанну» (рай). Там очень красиво, растут благоуханные деревья и цветы, текут чистые реки с водой, делающейся то горячей, то холодной, в зависимости от желаний купающихся в них праведников. Сукхавати – не нирвана, а некое пограничье, этот рай подвластен некоторым законам сансары, но живут здесь исключительно два вида существ – боги и люди, а воплотиться здесь в виде демона-асура, голодного духа и т. д., нельзя. В принципе, следующим шагом является нирвана, «небытие», либо превращение в бодхисаттву (главный бодхисаттва амидаизма – Авалокитешвара, которого – или которую – японцы часто ассоциировали с богиней Каннон).
Самураи в бою. Средневековый свиток
Самое замечательное во всем этом, что Амитабха создал эту «Чистую землю» с целью возможности перерождения здесь всех живых (и, следовательно, страдающих) существ сансары, которые уверуют в него и его благость. Сделать это можно, всем сердцем возлюбив Амиду, практикуя 16 видов созерцания и как можно чаще повторяя знаменитую фразу (по-японски она звучит как «Наму Амида-буцу!» – «Славься, будда Амида!»). Амидаизм был исключительно популярен среди широких масс японцев в средневековье, с X–XI веков, и фактически остается весьма распространенным и сегодня. Он не предполагает сложных магических ритуалов, распространенных в тантрическом буддизме, и открывает дорогу для спасения всем без исключения, независимо от социального положения и т. д.
Но был в амидаизме один момент, делавший его плохо совместимым с Путем воина, – неумолимое кармическое воздаяние за убийство живых существ. Поэтому тот, кто искренне хотел достичь «Чистой земли», должен был покинуть Путь воина. Впрочем, иногда самураи перед смертью высказывали желание снова переродиться слугами того же господина или клана, чтобы продолжать защищать его. Вспомним знаменитое «грешное», как он его сам назвал, но искреннее желание Кусуноки Масасигэ «семь раз родиться вновь, чтобы разить врагов императора». Это мог позволить себе разве что буси, собравшийся покинуть службу, – интересный пример подобного рода содержится в «Кондзяку моногатари сю» – «Собрании старых и новых историй». Речь идет о знатном воине-буси (его еще нельзя назвать самураем, действие происходит в X веке, но понимание плохой совместимости амидаизма и Пути воина очевидно) Минамотоно Мицунака, сын которого стал монахом и, скорбя по поводу охотничьих пристрастий отца (относительно мирный X век не давал возможности знатным воинам в центральной Японии часто обнажать меч в бою), решил помочь тому обратиться в амидаизм, причем довольно оригинальным способом. Он подготовил «неофита» душеспасительными беседами, а затем устроил целое шоу с «божественной музыкой», явлением бодхисаттв и прочих амидаистских персонажей, которыми были переодеты монахи. Сказав монахам: «Я тот, кто убил бесчисленное множество живых существ. Я хотел бы искупить свои грехи», Мицунака созвал своих воинов и сделал следующее примечательное заявление: «Завтра я собираюсь принять обет. За все эти годы я ни разу не утратил Пути воина. Я останусь на этом Пути еще одну ночь. Помните об этом и хорошо стерегите меня этой ночью». Услышав от господина такие слова, воины ушли в слезах. Утром слуги Мицунаки выпустили всех охотничьих ястребов, уничтожили ловушки, сети и внушительный арсенал оружия, хранившийся в поместье. Вслед за господином еще 50 слуг приняли постриг, причем их жены и дети плакали от горя. На волне такого торжества буддизма ловкие монахи даже сподвигли Мицунаку построить на свои деньги храм. «Этот случай был особенно достоин ликования». То, что в этом рассказе (полностью эта история приведена в сборнике Хироаки Сато «Самураи. История и легенды») современному читателю могло бы показаться иронией, похоже, могло ею и не быть – в борьбе за спасение душ любые средства были хороши, в том числе подобный маскарад.
Но принятие пострига и уход с Пути воина был неприемлемым вариантом для абсолютного большинства активных самураев и даймё. Оставалось уповать на бесконечную благость будды Амиды и продолжать заниматься воинским искусством. Убивать и умирать, понимая, что совершаешь греховные деяния, при этом, скорее всего, лишая себя возможности скорого удачного перерождения и достижения «Чистой земли». Хроники и гунки наполнены просто невероятным «коктейлем» повышенной эмоциональности – и жестокости, совершаемой людьми, часто вполне осознающими порочность самого факта умножения ими страданий в этом мире. Многочисленные пассажи вроде того, что «глаза воина увлажнялись, и рукава ставали влажными при виде гибели друга или даже врага, особенно молодого и такого, к которому воин не испытывал личной ненависти», но при этом «руки продолжали разить острым как бритва мечом», не стоит считать лишь красивыми фразами. Одним из самых известных в Японии и за ее пределами сюжетов, которые построены на попытке осмысления грустной стороны Пути воина, связанной с необходимостью убивать и умирать, является история Ацумори. Впервые она изложена в «Хэйкэ моногатари», но затем на этот сюжет появились десятки стихотворений, драм в театрах Но и Кабуки, развивающих ее по-своему, но не меняя основной сущности.
Суть этой истории, прочно вошедшей в самурайскую мифологию, заключается в следующем: ранней весной 1184 года войска Тайра были разбиты Минамото Ёсицунэ в битве у крепости Итино-тани и бежали морем на Сикоку. Лодок не хватало, и многие вельможи пытались добраться до них вплавь. Среди них был и семнадцатилетний Тайра Ацумори, которого военные повести и драмы изображают как почти идеального самурая – храброго и в то же время утонченного (в ночь перед битвой он вдохновенно играл на флейте и пел). Скорее всего, Ацумори спасся бы, ведь он уже проплыл верхом половину расстояния до ближайшего корабля Тайра, но его окликнул один из военачальников Минамото, Кумагаэ Наод-занэ, вызывая на бой. Ацумори, ставя честь выше жизни, повернул коня и быстро проиграл схватку более взрослому, опытному и сильному врагу. Кумагаэ, сбив юного вельможу с коня на землю, только теперь увидел, что перед ним – практически мальчик, за поясом которого была флейта. Конечно, жалость пронзила сердце старого воина, который к тому же перед этим получил известие о ранении собственного семнадцатилетнего сына при атаке на крепость Тайра. В страшной борьбе между долгом и человеческими чувствами (частый сюжетообразующий мотив японской литературы, да и не только японской) Кумагаэ склонялся к тому, чтобы отпустить раненого пленника, но этому помешали приближающиеся самураи Минамото, которые могли принести Ацумори лишь смерть, а Кумагаэ – несмываемый позор, если бы тот попытался отпустить врага. И Кумагаэ, «обливаясь слезами», добил своего противника. Но эмоциональное потрясение не прошло даром – ветеран многих битв осознал греховность и суетность бытия в миру и уволился со службы, постригшись в монахи, чтобы молиться за удачное перерождение души убитого им Ацумори.
Пьеса Дзэами «Ацумори», сюжет которой построен вокруг встречи раскаявшегося Наодзанэ с духом Ацумори, добавляет эпизоду светлых, хотя и несколько меланхолических красок: «Известно же – одна молитва снимает тяжесть многих прегрешений. А я без устали взываю к Будде. Так может ли не отступить возмездье пред силой очистительных молитв? И прегрешения, пред тяжестью которых ничтожно малым кажется и море, даже и они бесследно исчезают, и пред нами открыт к спасенью путь, и в этом грядущего залог. Врагами были мы, но ныне – под сенью Высшего закона – мы друзья… И коль врагу ты воздаешь добром, за упокой души моей молитвы возносишь Будде, будем рождены в едином лотосе в грядущем мы [имеется в виду воплощение в «Чистой земле». – Авт .]. Не враг ты мне теперь». Добавим, что катарсис здесь обоюдный – Кумагаэ очищается от греха убийства и душевных терзаний, а прощающий его Ацумори – от привязанности (из-за ненависти к убившему его) к этому бренному миру. Конечно, наш короткий пересказ не в силах передать весь эмоциональный накал и трагизм, который ближе к концу этой по-своему странной самурайской истории перерастает в просветленную тихую печаль.
Впрочем, поэтому-то амидаизм и не мог стать повседневной религией самураев, что был достаточно категоричен и требовал «чрезмерности» – в том числе в отношении к смерти и убийству. Кстати, что-то подобное в это же время на другом конце земного шара происходило с христианством, начавшем свой исторический путь с отрицания идеи вооруженного насилия, но затем фактически оправдавшего таковое (если рыцарь до XI века должен был все же очищаться после убийства, то начиная с эпохи крестовых походов, сама смерть за веру – и убийство за веру – стало считаться сильнейшим очищающим фактором).
Самураю, очень часто попадавшему в военное время в ситуацию «убей – или будешь убит», требовалось какое-то учение, которое если и не оправдывало бы Путь воина как таковой, то, по крайней мере, направило бы опыт переживания смерти – своей и чужой – в несколько более спокойное русло. Таким учением как раз и стал дзэн. Мы не будем много говорить о сущности дзэн, его зарождении в Индии и Китае и путях его проникновения в Японию в XIII веке. Главное, что мы попытаемся выяснить – чем мог помочь дзэн самураю в поисках ответа на одну из главных загадок человеческого бытия – загадку смерти.
Прежде всего в дзэн могли привлекать его кажущаяся простота и отсутствие необходимости учить хитроумные заклинания-мантры, осваивать многочисленные сутры. Фактически дзэнские практики имели больше общего с идеалом и практической деятельностью не пассивного монаха-интеллектуала, а активного воина-«деятеля». Независимый, не приемлющий традиционных буддийских авторитетов характер учения дзэн не мог не импонировать гордым буси, которые, осознав свою силу, вовсе не желали далее быть второстепенным служилым сословием ни при утонченно-изнеженных аристократах-кугэ, ни тем более при буддийских монахах уже «традиционных» на то время для Японии сект, поучавших воинов смирению, покорности и ненасилию и при этом стремившихся к земным благам, в том числе к власти. Что-то подобное происходило и в средневековой Европе, но в целом у большинства европейских рыцарей не было особой альтернативы католицизму как таковому – по крайней мере, до появления мощных ересей типа катарской, а в XVI веке – протестантизма, привлекавших прежде всего сравнительно малым вмешательством в земные дела воинского сословия (по крайней мере, поначалу). Дзэнские наставники (такие как первый дзэнский учитель в Японии Эйсай) почти никогда не пытались влиять на политические процессы в стране и не становились на сторону тех или иных самурайских кланов и группировок, заслужив этим самым немалое уважение к себе. Это способствовало тому, что дзэн из локального очень быстро превратился в общеяпонское явление – уже в конце XIII века в Японии были десятки дзэнских храмов и монастырей, и многие даймё и самураи начали отдавать своих детей учиться дзэн. Несколько сиккэнов Ходзё и сёгу-нов Асикага были дзэнскими послушниками и даже монахами в миру.
И дело даже не в том, что дзэн с его практиками медитации и коанов мог принять и образованный, и не очень образованный самурай (который, кстати, получал посредством дзэнского воспитания и неплохое образование), – главное, что благодаря знаменитому тезису о возможности фактического достижения нирваны в условиях сансары посредством следования своему Долгу дзэн снимал б?льшую часть противоречий между буддийским неприятием смерти и необходимостью заниматься военным делом. Говоря несколько упрощенно – если амидаизм в ответ на вопрос о том, что делать самураю, отвечал: «Сожалеть, что вследствие плохой кармы родился в воинской семье, и по возможности все же не убивать, ибо это великий грех, очистить от которого может только Амида», то дзэн, провозгласивший весь мир иллюзией, призывал смело следовать избранному пути, твердо надеясь не на богов и будд, а на себя, свое сердце, способное достичь сатори (прозрения) и понять, что все вокруг обладает природой будды, поэтому наши понимания чистого и нечистого, праведного и неправедного – лишь тени. Отсюда лишь шаг до снятия со смерти покрова ритуальной нечистоты. Главной добродетелью провозглашалась некая «спонтанная искренность», она же «интуитивная прямота» (в терминологии современного наставника доктора Судзуки), достигаемая в результате медитации, работы с коанами (дзэнские «загадки»), занятий живописью, каллиграфией, стихосложением и… военным делом, причем как планированием боевых действий, так и боевыми искусствами. Так военное дело вписывалось в комплекс дзэнской подготовки человека к осознанию им своего места в мире и просветлению, после которого он видел все по-иному. Смерть выходит из жизни, и жизнь возникает из небытия, и что из них является подлинной реальностью? В свете всего этого противопоставления жизнь – смерть, поражение – победа (в том числе в войне, в поединке) размываются, а в идеале – исчезают вовсе. Главное же – следование избранному пути, без жалоб, сожаления, упреков. Сочувствие на этом пути вполне может сопутствовать самураю, но это сочувствие – скорее в духе Ницше, очень по-дзэнски вопрошавшего устами своего Заратустры: «Будьте такими, чье око ищет врага – своего врага. Не каждый из вас способен на ненависть с первого взгляда. Если же убеждения, которые вы отстаивали, потерпят поражение, пусть верность ваша торжествует победу свою!
Вы утверждаете, что благая цель освящает даже войну? Я же говорю вам, что только благо войны освящает всякую цель. Война и мужество совершили больше великого, чем любовь к ближнему. Не сострадание, а храбрость ваша спасала доныне несчастных.
Вас называют бессердечными, но сердца ваши искренни, и я люблю стыдливость сердечности вашей. Враги ваши должны быть достойны ненависти, но не презрения. Вы должны гордиться вашими врагами: тогда их успехи будут и вашими… Человек есть нечто, что д?лжно преодолеть. Так живите жизнью повиновения и войны! Что толку в долгой жизни! Какой воин захочет пощады! Я не щажу вас, я люблю вас всем сердцем, собратья по войне!»
Наверняка Ямамото цунэтомо, да и не только он, спокойно подписался бы под этими строками. Знаменитый полководец XVI века Уэсуги Кэнсин, узнав о смерти своего заклятого врага Такэда Сингэна, оплакивал смерть «лучшего из своих врагов», против которого он в свое время отказался использовать «нечестные» методы ведения войны, а именно ввести эмбарго на торговлю солью, гордо заявив, что воюет мечом, а не солью (правда, ниндзя друг к другу эти два великих полководца все же подсылали).
Некоторые полагают, что ударить значит ударить,
Но ударить не значит ударить, а убить не значит убить.
Тот, кто наносит удар, и тот, кто его принимает, -
Они не более, чем сон, которого нет.
Эти слова неизвестного наставника можно рассматривать как дзэнский идеал отношения к жизни и смерти. Главная цель «самурайского дзэн» – преодоление страха и неприятия смерти (своей и чужой) – могла быть достигнута лишь в результате многолетних тренировок духа-разума, вследствие чего наступало сатори и воин (полководец, мастер боевых искусств, простой самурай) вырывался из вечного круга создаваемых разумом искусственных противопоставлений «хорошее – плохое», «внутреннее – внешнее», человек – космос», «жизнь – смерть» и постигал, что его меч разит сам и враг гибнет не по его вине, а по своей собственной, но все это не имеет никакого серьезного смысла, ибо иллюзорно.
Впрочем, иллюзорность в данном случае не означает, что самурай должен был быть беспощаден к врагу при любых обстоятельствах, как это часто заявляют люди, плохо знакомые с бусидо и судящие о нем по тем проявлениям якобы «истинного японского духа», которые не делают чести стране Ямато (зверства против покоренных народов, жестокое отношение к пленным во время Второй мировой войны и т. д.). Здесь мы в целом согласны с мнением современного американского япониста Уинстона Кинга, утверждавшего, что «в феодальные времена сдача в плен не считалась трусостью [это не совсем так – как мы увидим далее, идеалом все же была добровольная смерть, но ведь этот идеал «достойной смерти» распространялся прежде всего на знатных буси. – Авт. ]. В жестоких битвах воины сражались не на жизнь, а на смерть, и многие предпочитали, когда положение становилось безнадежным или когда они получали тяжелые ранения, убить себя сами, лишь бы не погибнуть от рук врага. Но после сражения потерпевшие поражение нередко становились вассалами или союзниками победителей. Известно, как однажды, после гибели господина осажденного замка, нападавшие сами попросили, чтобы все оставшиеся в живых воины сложили оружие и поступили на службу к новому господину! (Такие случаи действительно не раз происходили, но в сфере идеалов бусидо они как раз не рассматривались как норма.)
В чем же различие между кодексом поведения по отношению к врагу самураев феодальной эпохи и самураев XX столетия? С известной долей вероятности можно утверждать, что «самурайский дух» времен Второй мировой войны был лишь искаженной формой духа классического, традиционного. Впрочем, в равной степени справедливо и то, что в феодальную эпоху японские самураи сражались против таких же воинов, как и они сами, которые назавтра могли из врагов превратиться в союзников. Все они, друзья или враги, являлись, по крайней мере, подданными божественного императора, восседавшего на троне в Киото. Все это, несомненно, до некоторой степени смягчало ожесточенные сердца воинов.
Во время же Второй мировой войны японские солдаты сражались против «иноземных полчищ», которые, как их убеждала пропаганда, хотели задушить Японию экономически и отрицали за японцами их «законное» право на доминирование в Азии. Ведь разве Соединенные Штаты не препятствовали в течение многих лет иммиграции в страну «азиатов» и не относились к ним как к «людям второго сорта»? Так или иначе, но, по всей видимости, «рационализированный национализм» XX века все же оказался в этом вопросе менее гуманным, чем «феодальные нормы» старомодного бусидо давних времен…
Конкретной узкой целью дзэнского наставления было сделать воина абсолютно бесстрашным, заставить перестать фиксировать сознание на идее смерти как таковой, дабы повысить его эффективность в бою (это, видимо, и есть «узкий» смысл высказывания «кто стремится выжить – гибнет [зачастую жалкой, недостойной смертью. – Авт .], а кто стремится к смерти – живет [достойно. – Авт .]»). Подготовка самурая к спокойному восприятию чужой смерти была достаточно простой – постоянное непосредственное наблюдение смерти (битвы, казни, смерть по естественным причинам), помноженное на дзэнский опыт, видимо, давало надлежащий эффект. Поэтому такие ритуалы, как сбор и осмотр голов врагов после битвы, а также «любование» ими не вызывали особых негативных эмоций.
С учетом всего вышесказанного нашему читателю, надеемся, станут более понятными многочисленные парадоксальные пассажи Ямамото цунэтомо, автора «Хагакурэ», о смерти, наподобие следующих:
«Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, как будто твое тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем. Тогда вся твоя жизнь будет безупречной и ты преуспеешь на своем поприще».
«Размышлять о неминуемой смерти следует ежедневно. Каждый день, когда душа и тело находятся в гармонии, размышляй о том, как твое тело разрывают на части стрелы, пули, мечи и копья, о том, как тебя уносит бушующее море, о том, как тебя бросают в огонь, о том, как ты погибаешь при землетрясении, о том, как ты бросаешься со скалы высотой в тысячу футов, как умираешь от болезни или совершаешь сэппуку, чтобы последовать за своим умершим господином. Каждый день, без исключения, ты должен считать себя мертвым».
«Расчетливые люди [к которым автор «Хагакурэ» относит любителей излишне много «умствовать» в ущерб «спонтанному мышлению-чувстованию». – Авт .] достойны презрения. Это объясняется тем, что расчеты всегда основываются на рассуждениях об удачах и неудачах, а эти рассуждения не имеют конца. Смерть считается неудачей, а жизнь – удачей. Такой человек не готовит себя к смерти и потому достоин презрения».
«Десять врагов не совладают с одержимым человеком. Здравый смысл никогда не совершит ничего подобного. Нужно стать безумным и одержимым. Преданность и почитание придут вместе с ней» [это как раз описание «контролируемой одержимости» дзэнского типа, пробуждающей некий «экстремальный разум» в ходе схватки. – Авт .].
Впрочем, по мнению того же цунэтомо, хотя в критической ситуации «или-или» (ее приход самурай должен, по мнению теоретиков и практиков бусидо, уметь почувствовать сам) лучше выбирать смерть, но если репутация ничем не запятнана, нужно продолжать жить, принося пользу господину, семье и т. д.
Все эти цитаты отнюдь не означают, что самурай должен был превратиться в некоего робота, запрограммированного на убийство и самоубийство, не могущего рассуждать, колебаться и т. д. Совсем нет – японские воины ценили свою, да и чужую жизнь, но она никогда не декларировалась и не воспринималась ими как главная, основополагающая ценность в их системе ценностей. Таковой не была, естественно, и смерть сама по себе. Просто если самый факт существования (себя или другого) вступал в противоречие с некими более важными моральными категориями – результат был ясен заранее. При этом «ненужные» смерти считались абсурдным умножением страдания в этом мире. Частично отсюда происходит нежелание зря убивать животных (хотя многие самураи все же охотились) или убивать всех без разбору на поле боя (в случае осад нередко, хоть и не всегда, давали возможность спастись женщинам, детям, старикам, что дополнительно было обусловлено, конечно же, и неким общечеловеческим следованием «кодексу честной игры», которая исключала убийство всех, по тем или иным причинам не могущих считаться достойным врагом).
«Спокойное» отношение к смерти просто давало самураю дополнительные возможности исполнять свой долг – жить не ради себя, а ради других (господина, семьи, близких и т. д.). Мысль о неизбежности смерти в идеале не парализовывала волю самурая и вовсе не делала бессмысленной его жизнь, а придавала ей какую-то особую остроту, очарование, красоту и важность каждого конкретного момента. Отсюда насыщенность переживаний и эмоций, которые считались вполне достойными самурая. Распространенное мнение о том, что самурай никогда не должен был выказывать своих эмоций, быть молчаливым «суровым мужиком», в корне неверно. В идеале больше всего ценился сильный, но при этом эмоциональный тип личности, способной на глубокие переживания. При ближайшем рассмотрении самурайский идеал оказывается на порядок более близким к некоему подлинному альтруизму, нежели «гуманистический» идеал современного эгоистичного (и сознающего свою эгоистичность) «глобализированного» человека, гордо объявившего жизнь (прежде всего свою, и для перестраховки – чужую) главной, наивысшей ценностью, фактически меркой остальных ценностей, изрядно поблекших. Отношение к таким понятиям, как долг, верность, отвага, честь в самурайском и современном глобализированном, на западный лад построенном обществе противоположны именно из-за различия в основном – в отношении к смерти. Поэтому людям, воспринимающим традиции первого, «западное» отношение к жизни как к попытке прожить жизнь «успешно», а к смерти – как к бедствию и несчастью может показаться суетным и смешным. Соответственно человеку, условно говоря, «западной культуры» (в том числе и большинству наших читателей) все японские рассуждения о смерти могут казаться чрезвычайно жестокими (если же кто– то считает, что мы живем в лучшем из возможных миров, к тому же разумно управляемом всемогущей и доброй, в человеческом понимании этого слова, силой, – мы не станем спорить с ним об этих, в сущности, недоказуемых вещах) и лишенными здравого смысла (да, так оно и есть, вот только простой «здравый смысл» – плохой помощник при встрече с Неведомым, коим является смерть).
Но если все это так, что же оставалось по-настоящему важным для самурая относительно смерти? Несомненно, это идеал «достойной смерти», то есть такой, которая воспринимается «горьким и трезвым судом равных тебе» (Киплинг) как образцовая. Сразу скажем – для бурных эпох междоусобиц это, конечно же, была смерть в бою (от своей или вражеской руки) – впрочем, как и в любом милитаризованном обществе. Далее мы попробуем показать, что было особенного в идеале «достойной смерти воина» именно в японском его преломлении.
Прежде всего такая смерть была как бы венцом карьеры самурая, к ней стремились, ее искали. Собственно, в обществе, где немного странно говорить об ориентированности на успешность как таковую (т. е. успешность в качестве декларируемой добродетели; естественно, в истории Японии можно найти огромное количество примеров блестяще успешных деятелей, которые, однако, никогда не становились неким идеалом), пожалуй, именно достойный конец мог быть таким мерилом успешности всей жизни воина. Знаменитая фраза Ямамото цунэтомо «Во всем важен конец» сказана именно в этом контексте. То есть смерть была социально значима, стояла в том же смысловом ряду, что и все деяния воина в его земной жизни, как бы подтверждая и окончательно закрепляя его верность идеалам бусидо. Отсюда любовь рассказчиков военных повестей к различным историям о смерти известных людей и о том, как они при этом себя вели. Конечно, какую-то роль здесь играл и обычный людской интерес к живописным и, как правило, кровавым, подробностям, но он не объясняет просто-таки маниакальной (по мнению большинства современных людей с «гуманистическим мировоззрением») склонности к ним.
Достойная смерть не была связана с понятием правоты или неправоты дела, за которое человек отдает жизнь. Этим японский идеал отличается от, к примеру, идеи «смерти за правое, пусть и безнадежное» дело в европейской традиции (эта традиция лукавит даже в терминах, провозглашая совершенно идентичные в своих проявлениях настроение и поведение «своих» «героизмом», а «чужих» – «фанатизмом». Как будто, к примеру, феномен Гастелло и советских таранов вражеских самолетов и танков имеет некое кардинальное отличие от тех же камикадзе, о которых пойдет речь в следующей главе нашей книги). Как писал Мисима, «невозможно умереть за правое дело», ибо понятие правоты или неправоты изменчиво и относительно (и этого не могут не знать люди, рожденные в XX веке, когда тотальность войны, похоже, обессмыслила самое понятие справедливых войн, если таковое вообще когда-нибудь существовало), а понятие смерти абсолютно, оно просто из другой категории, нежели людские понятия о добре и зле, правоте и неправоте. Поэтому, с этой точки зрения, никто не умирает понапрасну, и спокойно, с достоинством встреченная смерть обладает высоким смыслом смерти Человека (согласитесь, ведь это тоже гуманизм, но иной, нежели западный). Отсюда ясно, почему гунки и прочие источники не делают никакой разницы, описывая достойную, героическую смерть того или иного воина, совершенно не делая различий, из какого он лагеря. Смерть уравнивает достойных противников, умелого опытного воина и совсем юного Ацумори, объективно не имевшего шансов на победу в поединке с Кумагаэ, но не уравнивает труса и храбреца (т. е. человека с сильным и слабым духом, в японском прочтении) – именно по этой линии проходит основное разграничение достойной и недостойной смерти в японской самурайской традиции. Отвага, дерзкое стремление к смерти (ибо слово «презрение» тут явно прозвучит слишком слабо) – то, что отличает человека, готового принять достойную смерть. А если он паче чаяния выживает – что ж, он живет далее с гордым осознанием, что победил не только свой внутренний страх смерти, но и получил неоценимый урок готовности к концу. Этот опыт считался в чем-то подобным сатори.
Достойная смерть не была связана также с понятием достижения некоего позитивного результата, «конечного успеха для соратников» (как в известной советской истории об Александре Матросове или французском сюжете о Жанне д’Арк – «они отдали жизнь, чтобы мы…»). Чаще она даже обязана была его не иметь – так, чтобы стать традиционным японским сюжетом, истории о Жанне д’Арк не хватает в сущности немногого – окончательного поражения той стороны, за которую она сражалась. Тогда стойкий привкус хоганбиики, т. е. сочувствия искренней, и поэтому проигрывающей, стороне, ей был бы обеспечен. Все остальное – красота, элемент чуда, верность господину, доблесть, ранняя смерть – в этой истории содержится с избытком. Даже истории о мести (которых немало в японском фольклоре) не всегда заканчиваются логично – смертью обидчика, как этого подсознательно ждет читатель-не-японец. По словам Ямамото цунэтомо, «иногда месть заключается в том, чтобы ворваться к врагу и быть зарубленным», продемонстрировав неукротимость духа и чистоту помыслов, или же совершить сэппуку, превзойдя врага в силе духа и благородстве (впрочем, все это срабатывает, только если враг обладает тем же культурным кодом). Отсюда порицание почти всеми самурайскими теоретиками и практиками понятия «бессмысленная смерть» (в смысле: как будто что-то может придать смерти некий иной смысл, кроме того, которым она и так наделена) и «собачья смерть» – то есть смерть без достижения цели. И такая смерть может быть приемлемой и достойной Пути воина, если продиктована искренностью.
Достойная смерть должна была быть красивой – после всего прочитанного вдумчивому читателю не покажется парадоксальным такое заявление. Красота здесь заключается, конечно, не столько в эстетизации чего-то, связанного с бренными останками человека (хотя самурай должен был выглядеть опрятно и красиво и в миг своей гибели, об этом неустанно повторяет цунэтомо), а скорее в том понятии, которое вложено и в русскую поговорку «на миру и смерть красна». «Красна» – то есть «достойна» и «заставляет о себе говорить». Конечно, все это трудно понять и тем более оправдать в эпоху тотальной войны с полной утратой всех смыслов и побудительных причин к ее ведению, когда воины начинают восприниматься только как «жертвы» и «палачи», «свои» и «чужие», а лицемерная «общественная мораль» требует прекратить демонстрировать кровавые кадры с мест боев, как будто от этого реалии войны перестанут быть именно такими.
Но ведь и сегодня отдельные примеры «героической смерти» активно эксплуатируются – как правило, все с теми же достаточно мелкими целями «патриотического воспитания» и т. д. Естественно, подобные цели (выработка преданности клану, господину, государству) преследовала и самурайская мораль, но этим она не ограничивалась, что дало Мисиме право заявлять: «“Хагакурэ” наделена великой красотой – красотой льда». Самурайская мораль учила человека встречать смерть гордо и красиво, с неподражаемым достоинством, вполне сознавая абсурдность бытия задолго до экзистенциализма, который наверняка показался бы самураю слишком половинчатым и слабым по своей внутренней сути.
Конечно же, важным было то, чтобы смерть была обставлена некими приемлемыми внешними обстоятельствами – если умирать, то желательно от руки доблестного врага, на поле боя, на виду у тех, кто мог затем поведать об этом другим (отсутствием любви к славе, в том числе посмертной, самураи никогда не страдали), при возможности – совершив некое славное деяние, продемонстрировав свое боевое мастерство, доблесть, презрение к боли, невероятную силу духа и тела, верность господину или всем тем, с кем связан узами долга, дружбы, любви, каких-либо иных чувств. Смерть также считалась некой отплатой, благодарностью за благодеяния, совершенные по отношению к самураю его родителями, господином и т. д., высшим выражением любви, отплатой, которую невозможно превзойти и не оценить. В дополнение ко всему наиболее прекрасная, по самурайским понятиям, смерть должна была быть одинокой (в смысле – без союзников), но, конечно, на виду у врагов, ибо одна ветка цветущей сливы лучше воплощает суть сливы, чем множество веток (как тут не вспомнить капитана Ахава из «Моби Дика», кричащего в пылу последней охоты на Белого Кита: «О, одинокая смерть в конце одинокой жизни!»).
Можно приводить множество примеров, которые соответствуют приведенному выше описанию, но мы ограничимся одним – описанием последнего боя знаменитого слуги Минамото Ёсицунэ, воина-монаха Бэнкэя, взятым из «Сказания о Ёсицунэ». Пока Ёсицунэ готовился к сэппуку (ибо просто счел ниже своего достоинства вступать в бой с ордой врагов низкого ранга), его немногочисленные вассалы гибли один за другим. Вскоре остался один Бэнкэй, который, в последний раз повидав господина, помолился об удачном перевоплощении, чтобы и дальше служить перерожденному Ёсицунэ. «Бэнкэй встал в воротах навстречу напиравшим врагам. Он рубил навзлет и наотмашь, он протыкал животы коням, а упавшим всадникам отсекал головы ударами нагинаты под шлем либо оглушал их ударами тупой стороной меча и резал насмерть. Он рубил направо, налево и вокруг себя, и ни один человек не мог к нему подступиться и схватиться с ним лицом к лицу. Бессчетное количество стрел торчало в его доспехах. Он ломал их, и они повисали на нем, как будто надел он шиворот-навыворот соломенную накидку мино. Оперения черные, белые и цветные трепетали под ветром, словно метелки тростника в осеннюю бурю на равнине Мусаси. В безумной ярости метался Бэнкэй, нанося удары на все стороны, и нападающие сказали друг другу: «Что за диво! Сколько своих и чужих перебито, и только этот монах при всем безумстве своем жив до сих пор! Видно, самим нам не справиться с ним. Боги-хранители и демоны смерти, придите на помощь и поразите его!» Так взмолились они, и Бэнкэй разразился хохотом. Разогнав нападавших, он воткнул нагинату лезвием в землю, оперся на древко и устремил на врагов взгляд, исполненный гнева. Стоял он как вкопанный, подобный грозному божеству Нио. И тут какой-то молодой воин на коне промчался вблизи от Бэнкэя. А Бэнкэй был давно уже мертв, и поступь коня его опрокинула. Да, Бэнкэй умер и закостенел стоя, чтобы не пропустить врага в дом, пока господин не совершит самоубийство. Сколь трогательно это!»
Впрочем, не всем самураям в реальной жизни могло так повезти, как Бэнкэю. Многие умирали от болезней, старости, некоторые – в результате казни (считавшейся достаточно унизительной смертью – будь это обезглавливание, утопление, сожжение, распятие или иные, еще более мучительные или особо позорные виды смертной казни). Но даже в этом случае самурай мог своих врагов – в человечьем ли обличье или в виде болезни, старости, голода или холода – «заставить уважать себя». Для этого он должен был принять свой конец столь же бестрепетно, как и на поле боя. «Когда Ямамото Дзинъэмону исполнилось восемьдесят лет, он заболел. Со временем ему стало так плохо, что он с трудом сдерживал стоны. Тогда кто-то сказал ему: “Вам будет лучше, если вы будете стонать. Не стесняйтесь!” – “Это будет неправильно, – ответил старый самурай. – Имя Ямамото Дзинъэмона известно всем. Он не опозорился ни разу за всю свою жизнь. Поэтому он не может позволить людям слышать свои стоны даже перед смертью”». К этому пассажу из «Хагакурэ» мы можем добавить, что позором могло считаться практически любое проявление слабости перед смертью, и не зря знаменитый сподвижник Такэда Сингэна, Баба Нобухару, написал на свитке у себя на стене спальни: «Поле битвы – мое убежище» (то есть «в бою я как дома, но и дома я не забываю о том, что весь мир – это поле битвы»). Все теоретики бусидо превозносят готовность к быстрому, спонтанному решению, которое оказывается самым верным и достойным. Это относится и к готовности встретить смерть.
В особенности самурайский идеал достойной смерти стал важен в относительно мирную эпоху Токугава, когда редкими стали не то что войны и мятежи, но значительно меньше стало поединков между отдельными самураями. Поэтому таким идеологам бусидо, как Ямамото цунэтомо, оставалось только вздыхать по насыщенной опасностью и риском смерти ушедшей эпохе. Оба знаменитых самурайских трактата XVII столетия – «Будосесинсю» и «Хагакурэ» – можно считать своеобразными «самурайскими утопиями», обращенными назад, к «золотому веку» самурайства, во времена, когда гораздо легче было найти достойную смерть. Добавим – и Дайдодзи Юдзан, и Ямамото цунэтомо, по иронии судьбы, умерли своей смертью, прожив, соответственно, 90 и 60 лет…
Читатель вправе воскликнуть: да ценили ли самураи свою жизнь и жизнь как таковую вообще? Конечно, ценили, как и все люди на этой земле. Просто само их мировоззрение, многолетние тренировки воли, тела и духа позволяли им выработать именно такой идеал смерти, к пониманию которого мы попытались приблизиться.
Но мы не коснулись еще одного очень важного признака «смерти, достойной самурая», – ее большей или меньшей степени добровольности. И речь здесь не только о самоубийстве, хотя оно является наиболее концентрированной формой подобной смерти. В конце концов, сила духа выявляется не тогда, когда выбора, по сути, нет, а как раз когда он есть – убежать или остаться, предать или остаться верным, жить или умереть, почти вне зависимости от внешних обстоятельств. Фактически в философии самураев смертью человек окончательно утверждает свою гордую свободу. А лучшим способом этого было сэппуку – ведь именно оно позволяло создать прекрасные условия для реализации того самого идеала «благородной», «достойной» смерти.
О сэппуку написано немало. Трактовок этого исключительно странного для неяпонцев обычая существует великое множество – от гипотез, связывающих обычай вспарывать живот с древнейшими языческими обычаями японцев или даже айнов, до попыток вывести корни сэппуку из неких общечеловеческих представлений о месторасположении души где-то в районе живота (слово хара, от которого и произошло харакири, пишется теми же иероглифами, что и сэппуку, но в другом порядке – сначала идет иероглиф «резать», а потом «живот», при этом используется китайское прочтение, а «харакири» – наоборот: первый иероглиф «живот», используется чисто японское прочтение). В Японии слово «харакири» является разговорной формой и несет некоторый бытовой и уничижительный оттенок. По-видимому, именно поэтому на Западе и прижилась эта форма, отражающая лишь поверхностное понимание глубинных причин, тол кавших великое множество японцев на совершение ритуального самоубийства.
В истории возникновения традиции сэппуку много неясного и даже загадочного. Спрашивается, зачем было делать излюбленным способом ухода из этого мира такой безумно болезненный и непростой метод? Конечно, традиция кончать с собой с помощью собственного оружия не является исключительно японской – некоторая аналогия этому есть и в Европе. Обычай древнего Рима бросаться на меч тоже возник не в силу какой-нибудь особой идеологии этого явления, а просто в силу того, что меч был всегда при себе. И как на Западе, так и на Востоке применение меча для самоубийства началось именно среди тех, кто имел этот меч постоянно при себе, то есть среди военных. Все это, конечно, логично, но великие Катон, Брут, Кассий бросились на меч грудью, что привело к скорой, часто мгновенной смерти, а вскрытие живота (да простят читатели автора за неизбежный натурализм) редко приводило к быстрой кончине, порой человек жил еще несколько часов. Поэтому постепенно необходимой фигурой при совершении сэппуку стал кайсякунин, или просто кайсяку, – «помощник», который отрубал голову совершившему сэппуку одним ударом в момент, когда видел, что страдания становились вовсе нестерпимыми. Нередко кайсяку был лучший друг или слуга совершавшего сэппуку, но на эту роль человека могли назначить и власти. В таком случае сэппуку, по сути, сводилось к ритуальному обезглавливанию, причем если в эпоху Сэнгоку дзидай и в начале токугавского периода вспарывание живота было вполне реальным, то в XVIII–XIX веках оно нередко заменялось сэппуку символическим – осужденный или добровольно совершавший этот акт лишь касался живота мечом (а изредка – даже веером), царапая его, чтобы показалась кровь, а затем следовал удар меча кайсяку. Впрочем, настоящее сэппуку совершали по всем правилам и в этот период, и в XX веке (генерал Ноги, вице-адмирал Ониси, писатель Юкио Мисима).
Из книги Рождение Европы автора Ле Гофф ЖакСмерть, трупы и пляска смерти Чума дала пищу новым чувствам и новому типу религиозности. До того люди боялись смерти в основном потому, что после смерти человек мог попасть в ад; теперь сильнее этого стал страх уже перед «первой фазой», то есть перед самой смертью. Страшная
Из книги Том 3. От конца правления Мстислава Торопецкого до княжения Димитрия Иоанновича Донского, 1228-1389 гг. автора Соловьев Сергей МихайловичГЛАВА ПЕРВАЯ ВНУТРЕННЕЕ СОСТОЯНИЕ РУССКОГО ОБЩЕСТВА ОТ СМЕРТИ ЯРОСЛАВА I ДО СМЕРТИ МСТИСЛАВА ТОРОПЕЦКОГО (1054–1228) Значение князя. – Титул. – Посаженые князя. – Круг его деятельности. – Доходы княжеские. – Быт князей. – Отношения к дружине. – Дружина старшая и
Из книги Путь воина [Секреты боевых искусств Японии] автора Маслов Алексей АлександровичПУТЬ ВОИНА – ПУТЬ СМЕРТИ Свободный человек менее всего думает о смерти, мудрость же его основана на размышлениях о жизни, а не о смерти. Бенедикт Спиноза. Этика ТЕЛО КАМНЯ Часто ли мы задумываемся о том дне, когда покинем наш суетный мир? Самурай думал над этим всегда, он
Из книги Закат и падение Римской империи автора Гиббон ЭдвардГЛАВА XLVI Перевороты в Персии после смерти Хосрова, или Ануширвана.- Его сын, тиран Ормузд, свергнут с престола.- Узурпация Бахрама.- Бегство Хосрова II и его вторичное вступление на престол.- Его признательность к римлянам.- Аварский каган.- Восстание армии против
автора«Самурай должен умиротворять свое сердце и смотреть в глубь других» (самурайские ценности и идеал достойной жизни) Ценности, лежавшие в основе самурайского этоса и определявшие модель поведения японских воинов, в общем являются традиционными для всех обществ
Из книги Страна восходящего солнца автора Журавлев Денис Владимирович Из книги Эпоха Возрождения автора Лунин Сергей И. Из книги Царь славян автора Носовский Глеб Владимирович8.12. В СМЕРТИ ХРИСТА ЕВАНГЕЛИЯ ОБВИНЯЮТ ВЕСЬ НАРОД. СМЕРТЬ ИУДЫ ЕВАНГЕЛИЯ: Подчеркивается, что в осуждении и казни Иисуса участвовал весь народ, или большинство народа Иерусалима. Во всяком случае, много возбужденных людей. Причем данное обстоятельство особо, даже с
Из книги Последние Каролинги автора Лот Фердинанд Из книги Мемуары. Избранные главы. Книга 1 автора Сен-Симон Луи де Из книги Секреты самураев: Боевые искусства феодальной Японии автора Ратти ОскарЧасть 6. Самурайский идеал и реалии эпохи Токугава Мы уже отмечали, что военное сословие в Японии четко осознавало себя как отдельный класс и в течение долгих лет всячески старалось закрепить и идеализировать свою исключительность. Период, когда первое призвание самурая
Из книги История человечества. Запад автора Згурская Мария ПавловнаСмерть и после смерти Никто не возвращается из царства мертвых, никто не появляется на свет без слез, никто не спрашивает, когда хочешь появиться, никто не спрашивает, когда хочешь уйти. Киркегор 1 июля 1566 г. Нострадамус сказал своему секретарю Шавиньи: «На рассвете ты
Из книги История человечества. Восток автора Згурская Мария Павловна«Самурай должен умиротворять свое сердце и смотреть в глубь других» (Самурайские ценности и идеал достойной жизни) Ценности, лежавшие в основе самурайского этоса, т. е. стиля жизни, и определявшие модель поведения японских воинов, в общем являются традиционными для всех
Из книги Тайны великих открытий автора Помогайбо Александр АльбертовичПУТЬ САМУРАЯ "Пустотность" не только подразумевает уменьшение влияния сознания, она также дает и снижение эмоционального фона. Человек так устроен, что ищет позитивные эмоции, но временами бывает полезно перейти на нейтральное восприятие мира.Это особенно полезно в
В жизни всё фальшиво.
Есть только одна истина,
И эта истина - смерть.
Из "Сокрытого в листве"
Мудрые заглядывают
за предел смерти...
Николай Рерих
Полностью отбросьте бытие и небытие, и обретите Истину, которая скрывается за обоими.
Лун-ци
Живя,
Будь мертв,
Будь абсолютно мертв -
И делай все, что хочешь.
Все будет хорошо.
Бунан
Законы Небес беспощадны - от них ни уйти, ни укрыться.
"Троецарствие"
Страх смерти - это средоточие страха.
Путь Воина основан на избавлении от страха смерти.
Ягю Мунэнори
Мы погибли бы, если бы не умирали.
Изречение спартанцев
Жизнь не была бы столь захватывающе прекрасна, если бы не было смерти.
Самые глубокие жизненные проблемы сопряжены с вопросами смерти.
Юкио Мисима
Полная реальность проявляется на грани уничтожения. И поэтому жить, существовать, участвовать в действительности значит умирать.
Юкио Мисима
Тот, кто понимает смерть, преодолевает смерть. Он начинает понимать, что есть нечто выше смерти.
В человеке есть нечто, чего он не знает...
Основной принцип, которому воин должен быть предан изо дня в день, гласит: жить и умереть нужно в соответствии с Путем Самурая.
Оставаясь верным Пути Самурая и соблюдая самурайские заповеди, я без колебаний пренебрег своей жизнью.
Ямамото Цунэтомо
Все несчастья происходят от того, что воин не помнит все время о смерти.
Дайдодзи Юдзан
Если самурай всегда смотрит в лицо смерти, он не будет привязан к вещам и станет прекрасным человеком.
Дайдодзи Юдзан
Лишь перед лицом смерти можно стать настоящим человеком.
Идея смерти для самурая - основная движущая сила действия. Нужно научиться извлекать из смерти благодатную суть и заставлять ее работать на себя.
Юкио Мисима
Главное для самурая - это смерть. Какой бы мирной ни была эпоха, в которую живет самурай, смерть - его главная движущая сила, и если самурай боится или избегает смерти, он перестает быть самураем.
Юкио Мисима
Если посмотреть в глубину души самурая…
Путь Воина - любовь ("склонность") к смерти.
Миямото Мусаси
Путь Самурая подразумевает практику смерти изо дня в день.
Ямамото Цунэтомо
Следовать по Пути искренности означает жить каждый день так, словно ты уже умер.
Ямамото Цунэтомо
Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и будешь жить так, словно твое тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем.
Ямамото Цунэтомо
Ежедневное созерцание смерти помогает жить. Ведь, если мы каждый день проживаем с мыслью о том, что это, возможно, последний день нашей жизни, мы замечаем, что наши действия наполняются радостью и смыслом.
Юкио Мисима
Поскольку смерть всегда рядом, нужно прилагать усилия и действовать без промедления.
Ямамото Цунэтомо
Если вы думаете, что сегодняшний день - единственный день вашей жизни, вы не будете растрачивать его на пустяки.
Человек, который решил стать самураем, вне зависимости от того, знатен он или нет, должен всегда помнить о том моменте, когда нить его судьбы прервется и он умрет. Как бы ни был человек умен и красноречив, если в последние мгновения жизни он так напуган, что теряет разум и бесславно встречает свою смерть, все его прежнее достойное поведение меркнет перед этим. Люди будут презирать такого человека, и это - величайший позор.
Дайдодзи Юдзан
Как бы человек ни умирал, жалкая смерть - это всего позорнее для него.
Встречая смерть, будьте уверены в том, что вы встречаете ее в полной готовности.
Ямамото Цунэтомо
Самурай должен гордиться своей доблестью. Он должен всегда быть исполнен решимости умереть смертью фанатика.
Ямамото Цунэтомо
Самурай не должен лгать ни в действии, ни в сердце, когда надо умереть, настоящий самурай должен встретить смерть в еще более спокойном состоянии, чем обычно. Вот в этом отличие самурая от простолюдина.
Мито Мицукуни
Когда жизнь или смерть равны между собой, разреши все, выбрав немедленную смерть. В этом нет ничего сложного. Возьми себя в руки и иди вперед.
Ямамото Цунэтомо
Если репутация человека ничем не запятнана и он стоит перед выбором, жить или умереть, лучше продолжать жить.
Ямамото Цунэтомо
Умеющий достойно умереть, будет достойно жить. Человек, способный убить себя, не дрогнет в любой ситуации и будет прекрасно владеть собой в момент наивысшей опасности.
Смерть посещает всех - великих и малых. Смерть настигает вас, не считаясь с тем, подготовились вы к ней или нет. Но не все люди подготовлены к факту смерти. Однако вы склонны думать, что вы переживете всех. Это вводит в заблуждение и вас, и других. Смерть подкрадывается к вам прежде, чем вы об этом узнаете. Встречая смерть, будьте уверены в том, что вы встречаете ее в полной готовности.
Ямамото Цунэтомо
Чтобы умереть правильно, человек должен прежде всего глубоко понять, за что и как он должен умирать.
Радуйтесь жизни, но будьте способны в любой момент уйти из нее.
Нет возможности рассчитывать жизнь дольше, чем требуется для совершения одного-единственного вдоха.
Для воина важна не смерть сама по себе, а решимость умереть в любой момент по своей воле.
Самоубийство резко осуждалось христианской цивилизацией, в Японии, напротив, восхвалялось и превозносилось. Самоубийство рассматривалось как последний и, возможно, решающий акт воли человека, самое прекрасное деяние его жизни.
Апологетика смерти имеет для жизни человека как отрицательную сторону, так и положительную. Говорят, что впадать в крайности - это своего рода глупость. Мудрый всегда сохраняет равновесие. Излишне цепляться за жизнь - значит стать трусом. Довести себя до излишне "легкого" отношения к смерти, граничащего с безрассудством, - другая крайность.
Воину необходимо быть готовым умереть, чтобы достойно жить, видеть мир свободным взглядом, сбросив со своих глаз пелену глупости, которую порождает этот страх.
Смерть является отправной точкой философии Буси-До , которая прямо призывает пропускать через идею смерти, как через призму, все свои мысли и действия.
Заметьте, многие самураи, которых можно назвать идеологами Буси-До , умерли своей смертью и в весьма преклонном возрасте, разумеется, не потому, что были трусами. Они были всегда готовы умереть, поэтому и жили долго, жили со спокойствием в духе своем , с достоинством человека свободного.
Они стали сильными и мудрыми, потому что преодолели идею смерти , идею, которая делает жизнь человека абсурдной. Преодолев идею смерти, они обрели другое видение мира, они обрели способность к самосовершенствованию, которая дается только тому, кто победил смерть в своем сознании. В этом Буси-До .
Однажды господин спросил у Мусаси:
Что означает "Тело словно скала"?
Мусаси ответил:
Пожалуйста, велите позвать моего ученика Тэрао Рюмасукэ.
Когда Тэрао явился, Мусаси велел ему немедленно покончить жизнь вскрытием живота. Тэрао уже занес меч, но тут Мусаси остановил его и сказал господину:
Вот что такое "Тело словно скала".
В каждое мгновение Врата смерти рядом, на расстоянии меньшем, чем толщина волоска. Воин не забывает об этом. Но близость смерти является для воина важнейшим стимулом жить максимально наполненно и искренне.
Лишь малодушные ищут себе оправдания в рассуждениях о том, что умереть, не достигнув цели, означает умереть собачьей смертью. Сделать правильный выбор в ситуации "либо-либо" практически невозможно.
Ямамото Цунэтомо
Размышлять о неминуемой смерти следует ежедневно. Каждый день, когда душа и тело пребывают в покое, размышляй (представь себе) о том, как твое тело разрывают на части стрелы, пули, мечи и копья, о том, как тебя уносит бушующее море, о том, как тебя бросают в огонь, о том, как ты погибаешь при землетрясении, о том, как ты бросаешься с высокой скалы, как умираешь от болезни или совершаешь сэппуку, чтобы последовать вслед за своим умершим господином. Каждый день, без исключения, ты должен считать себя мертвым.
Ямамото Цунэтомо
Путь смерти таков: человек вправе умереть спокойно, если он оставался верным этому Пути каждый день своей жизни.
Дайдодзи Юдзан
Независимо от того, каким образом предстоит умереть, Воин должен встретить свою смерть спокойно и без сожаления.
Смерть является достойным выходом всегда. Иногда остаться жить труднее, чем умереть. Если исполнение гири требует жить, необходимо жить, как бы трудно это ни было.
Путь Самурая - это прежде всего понимание, что ты не знаешь, что может случиться с тобой в следующее мгновение. Поэтому нужно днем и ночью обдумывать каждую непредвиденную возможность.
Победа и поражение часто зависят от мимолетных обстоятельств. Но в любом случае избежать позора нетрудно - для этого достаточно умереть.
Добиваться цели нужно даже в том случае, если ты знаешь, что обречен. Для этого не нужны ни мудрость, ни техника. Подлинный самурай не думает о победе и поражении. Он бесстрашно бросается навстречу неизбежной смерти. Если ты поступишь так же, ты проснешься ото сна.
Ямамото Цунэтомо
Подлинно смелый человек всегда безмятежен, его никогда нельзя застать врасплох, ничто не способно нарушить уравновешенность его духа. Он остается хладнокровным в разгаре битвы, в любых несчастьях он сохраняет ясность ума. Землетрясения не затрагивают его, и он смеется во время бури.
Мы восхищаемся как подлинно великим именно тем человеком, который сохраняет самообладание даже в смертельной опасности; тем, кто способен сочинять стихи в условиях наивысшей угрозы или распевать песни перед лицом смерти.
Инадзо Нитобэ
Судьба изменчива. Воля богов скрыта от смертного. В трудную минуту прислушайтесь к голосу Духа Самурая:
"Разве можно поступать, как слабые женщины?"
Трудности следует встречать с мужеством и достоинством, как подобает рыцарю.
Лишь тогда, когда к воинскому искусству добавляется религиозный подтекст, оно становится совершенным. Религиозный мистицизм воина есть его непоколебимая духовная основа.
Не цепляйся за жизнь, она лишь краткий эфемерный миг в бесконечности, печалиться об утере жизни глупо, это лишь заблуждение несведущего. Размышление о смерти делает свободным.
Проповедники дзэн-буддизма говорят:
"Если хочешь жить по-настоящему , нужно сначала умереть". В этом изречении таится глубокий смысл. Постижение идеи смерти приводит к глубокой переоценке всех ценностей . Человек становится другим.
Умереть в одном плане означает родиться на другом. Грань между бытием и небытием отсутствует , небытие есть становление бытия, бытие есть становление небытия, и все это взятое в совокупности есть вечное движение к совершенству, в абсолютном плане недостижимому, но к которому жизнь настойчиво (имманентно) стремится. Эту философию исповедовали мужественные люди во все времена.
Древние называли живого - странствующим, а мертвого - вернувшимся.
Смерть - это возвращение туда, откуда мы вышли, когда родились.
Вы чувствовали когда-нибудь какой-то страх, что вас не было до вашего рождения?
Почему же вы боитесь вернуться туда, откуда пришли?!
Боязнь смерти - особенность, возникающая лишь с моментом рождения: раз есть плоть, то появляется осознание опасности ее гибели.
Отсутствие же страха смерти - качество, предшествующее рождению. Отстранившись от плоти, можно впервые ощутить это свойство смерти.
Таким образом, человек должен в чувстве страха смерти открыть истину бесстрашия в отношении ее. Глубинный смысл этого в том, что человек возвращается к своей истинной сути, пребывавшей до его рождения.
Юкио Мисима
Когда разбивается сосуд человеческого тела, пустота, находившаяся в нем, немедленно возвращается в Великую Пустоту.
Смерть человека подобна волне, возвращающейся в породивший ее океан.
Проповедники буддизма говорят, что есть два самых сложных момента: понять, что смерти нет, и поверить в природу Будды.
Волю самурая невозможно сдвинуть посредством вещей. Ибо в воле осуществлен примат Духа над косной материей и немыслящей плотью.
Смерть тела не есть смерть Духа.
Дух неуничтожим.
Бояться следует не смерти тела, но смерти сердца (Духа). Если знать, что в действительности сердце не умирает, то в этом мире не останется ничего, чего следовало бы бояться. Решимость становится непоколебимой. В этот момент мы слышим приказания Неба.
Осио Хэйхатиро
Если вы задумаетесь, то поймете, что в мире нет ни одной вещи, на которую можно опереться. Нереальное не может быть прочным, тем более вечным. Если вы привязаны к форме, например, телу, придет страх смерти. Реальное, экзистенциальное является бессмертным, вечным. Чем более вы причастны к истинной Реальности, тем слабее страх смерти...
Воин свободен от надежд и страха.
Однажды Будда прощался со своим любимым учеником, решившим отправиться проповедовать Учение в отдаленную область, населенную дикими племенами. Оттуда никто не возвратился живым.
Владыка Будда спросил его:
Они, вероятно, убьют тебя, как и твоих предшественников, как ты воспринимаешь это?
Я буду благодарить Тебя и их...
Если они убьют меня, они освободят меня от жизни, в которой можно совершить столько ошибок...
Тогда Будда сказал:
Теперь ты можешь идти куда угодно...
Ты - свободен ...
Момент, предшествующий смерти, - это испытание веры, испытание для человека...
Виду смерти, мыслям в последние моменты жизни следует придавать особое значение, так как именно момент смерти - самый главный в жизни человека, и этот миг оказывает решающее влияние на следующее перерождение.
Поведение в момент смерти - момент истины и акт воли, сама же смерть - не более чем одна перевернутая страница в бесконечной книге жизни без начала и конца.
Самураи всегда уважали себя за обладание волей перевернуть эту страницу. Они смотрели на этот миг как с точки зрения высшего, фатального предопределения, так и с точки зрения определенной свободы воли, утверждая, что воля - владыка кармы.
Прервать круговорот жизни невозможно, как нельзя остановить течение воды.
Нить кармы нельзя прервать - она питается из потустороннего мира. Источник индивидуального потока жизненной Силы неуничтожим, он лишь воплощается (перерождается) в той или иной форме Духа.
Осознанием своего потустороннего источника - высшей побуждающей причины бытия - человек обретает высшую дисциплину Духа. Это дает жизни самурая сильнейший импульс, делает его непобедимым в бою и бесстрашным перед лицом смерти. Дух Самурая всегда непреклонен и ведет его...
Самурай должен помнить всегда, что он никогда не рождался и никогда не умирал, он лишь посетил эту Землю… Дух веет, где хочет!
Путь Самурая состоит в осознании мысли, что смерть - это свобода.
Для самурая смерть - принцип высшего порядка, она источник духовной мощи, цитадель непреклонности духа. Смерть никогда не изменит тебе. Именно Она помогает самураю следовать его Пути.
Истинный самурай даже в полном внешнем бессилии и в самом безнадежном положении остается самураем.
Быть может, бессилие и безнадежность и есть самое тяжелое испытание, выпадающее на долю человеку и самураю. Все мы живем в мире, где главное испытание - бессилие и бессмысленная в глазах многих ограниченность жизни, торжество смерти. Осознание своего бессилия перед смертью лишает большинство людей воли, силы духа и Веры.
Для самурая не имеет значения, когда он умрет, ведь все равно умрет каждый из нас, время - лишь иллюзия. Самурай всегда найдет в себе силы жить так, как должно, словно он бессмертен. Когда придет смерть, не имеет значения.
Истинный воин может противостоять чему угодно, он создаст себе опору даже в пустоте. И, оттолкнувшись от нее, пойдет дальше по своей Дороге, ведущей на Небо...
Когда каждое действие в жизни направляется стремлением к заветной цели, жизнь имеет особый смысл. Каждый поступок имеет свое значение и свой результат. Самурай идет вперед до последнего мига жизни, он умирает в походе, занеся ногу для нового шага, и он улыбается: он видит впереди себя Солнце…
Смерть - пик, высший момент жизни, врата новой жизни. Самурай должен идти к смерти радостно, широко раскрыв глаза и не отводя взгляд, сохраняя абсолютную твердость духа и ясность мысли до последнего мгновения. Он как никто другой в мире должен быть готов к смерти и относиться к ней с любовью.
Самурай владеет всем в этом мире. Он владеет жизнью и смертью, потому что он - настоящий мужчина и свободный человек.
Бесстрашие - метод постижения Реальности для Воина. Это - экзистенция его души.
Бесстрашие дарует духовную свободу.
Бесстрашие - единственный гарант суверенитета личности.
Суверенен - значит Свободен.
Свободен - значит Суверенен.
Лишь бесстрашный человек свободен.
Готовность к смерти созидает жизнь свободного человека.
Страх смерти управляет людьми. Воин должен любой ценой освободиться от страха перед смертью.
Страх смерти - пуповина, связывающая человека с сансарой . Нужно идти дорогой риска, неумолимо преследовать и убить страх. Только когда тварь под названием "страх" уничтожена - цель достигнута и дорога открыта.
Настоящий воин должен быть всегда готов встретить свою смерть. Он должен находиться в постоянной готовности без колебания расстаться с жизнью в любой момент.
Страх ослепляет разум и парализует волю. Воину необходимы осознанная и спокойная решимость, разум, свободный от заблуждений, воля более твердая, чем металл.
Невзирая на боль, самурай, встреть смерть так, словно ты делаешь это каждый день!
Вот подлинный Путь Воина.
Дайдодзи Юдзан
Самурай должен знать, как умирать правильно и не цепляться за жизнь. Мысли и слова должны быть чисты, а в душе нет страха.
Истинное бесстрашие не есть устранение страха... это выход за пределы страха.
Тот, кто думает, что смерть - это конец, обманывает себя. Карму нельзя обмануть. В будущей жизни получишь ровно то, чего ты достоин. Поэтому важно то, что ты делаешь в каждый момент.
Большинству людей близко мировоззрение, согласно которому жизнь считается приобретением, а смерть - наихудшей потерей. Тот, кто так считает, думает о смерти с ужасом и всячески цепляется за жизнь, страх делает такого человека малодушным.
Отношение самурая к смерти иное. Смерть для самурая не ассоциируется с чем-то ужасным или мрачным.
Смерть - лишь миг перехода из одной реинкарнации к другой.
Миг смерти должен стать для самурая моментом величайшего счастья, высшей точкой мужества, силы духа и преданности Пути.
Именно поэтому у самураев идея смерти нашла свое художественное воплощение в возвышенных поэтических образах. Смерть подобна волне, порыву ветра, небесной лазури в просвете между облаками, прекрасному лучу солнца, вырвавшегося из-за темных, тяжелых туч.
Возвышенное и героическое мироощущение - сердцевина Буси-До . Человек, принявший его в свое сердце, становится бесстрашным.
Состояние в момент смерти определяет перевоплощение. Дух, поселяясь в оболочке тела, выбирает ее. Поэтому говорят, что дух формирует форму.
Самурай приветствует смерть и радуется тому, что может умереть...
Смерть - это не закат, а восход! Самурай идет навстречу ослепительнейшему солнцу смерти...
Обычный человек не видит дальше формы. Он не может постичь воплощение. Когда нечто возникает, он говорит, что оно возникло. Но просветленный видит, что вещи пребывают даже тогда, когда они возвращаются к воплощению и больше не доступны видению глазами.
Такуан Сохо
В жизни заключена смерть. В смерти - жизнь. Стирание в сознании различия жизни и смерти способно вырвать человека из круговорота рождения и гибели.
Мир, скрытый от людей, не имеет ни жизни, ни смерти. Смерть - не более чем момент перелистывания страницы в бесконечной Книге Жизни.
Следует воспринимать жизнь как беспрерывный процесс, где нет места смерти, времени и печали. Мрачные мысли - плод несовершенного ума, они всегда следствие того, что человек просто не понял некоторых весьма важных идей. Тот, кто воспринимает жизнь как бесконечное изменение, время - как вечность, Вселенную - как дом без границ, себя и все вокруг - как бесконечную реинкарнацию Духа, - свободен; его мышление - трансцендентно, он познал главный принцип сущности бытия - Великий Оптимизм.
Великий Оптимизм - положительный способ постижения совершенной гармонии между видимыми противоположностями - между началом и концом, рождением и смертью, созиданием и разрушением.
Постигни Великий Оптимизм и живи...
Живи без страха. Свободно.
Нет уныния и печали, неуверенности и тревоги. Некуда торопиться, нечего бояться!
Будь спокоен и проникнись Высшим Духом!
Верьте в себя и мироощущение того, что Вы есть всегда в вечном "сейчас" - в настоящем. Нет ни прошлого, ни будущего! Будьте в настоящем времени действия, и это даст Вам максимальную потенцию жизни и великое трудолюбие созидательного мировосприятия.
Сама жизнь есть испытание. Тренируясь, ты должен испытывать и отшлифовывать сам себя, чтобы достойно встречать великий вызов жизни. Выйди за пределы сферы жизни и смерти, и тогда ты сможешь пройти через все кризисы спокойно и безопасно.
Уэсиба Морихэй
Если уничтожишь сомнения, то до самой смерти у тебя невозможно будет отнять и боевой дух.
Сунь-цзы
Нельзя ни за кого ни жить, ни умереть. Каждый человек живет самостоятельно, и сам решает все в своей жизни. Деяния нужны жизни, они и есть сама жизнь. Жизнь должна быть героической сагой человеку.
Человек - частица мира вечного, этот мир никто не создавал, и он неуничтожим. Помните: Вы - вечны, Вы - бессмертны, смерти нет - есть вечная жизнь Духа.
Ничто не исчезает и не бывает зря. Если человек стал достойнее в этой жизни, смерть ведет его в высшую жизнь.
Лао-цзы говорил, что видел много людей, которые говорят о вере, но не видел тех, кто воплощает веру, живет Ей и в Ней.
Наша жизнь - это странствие, не имеющее конца... Самурай шествует по этой дороге с царственной простотой и достоинством. Самурай слишком хорошо понимает некоторые высшие истины и поэтому смотрит на все спокойно и не видит смысла тратить себя на глупость и ложь...
Быть воином - значит воспитать в себе героическое начало, проникнуться храбростью бытия, быть смелым в дерзании духа и открытости сердца, быть подлинным в каждый момент своей жизни...
Во все времена лишь Верой можно преодолеть все.
Сансара (инд.) - Круговорот перерождений в мире земных страстей, согласно учению индуизма и буддизма.
Я постиг, что Путь Самурая - это смерть. В ситуации "или-или" без колебаний выбирай смерть. Это нетрудно. Исполнись решимости и действуй. Только малодушные оправдывают себя рассуждениями о том, что умереть, не достигнув цели, означает умереть собачьей смертью. Сделать правильный выбор в ситуации "или-или" практически невозможно.
Все мы желаем жить, и поэтому неудивительно, что каждый пытается найти оправдание, чтобы не умирать. Но если человек не достиг цели и продолжает жить, он проявляет малодушие. Он поступает недостойно. Если же он не достиг цели и умер, это действительно фанатизм и собачья смерть. Но в этом нет ничего постыдного. Такая смерть есть Путь Самурая. Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твое тело уже умерло, ты станешь Подлинным самураем. Тогда вся твоя жизнь будет безупречной, и ты преуспеешь на своем поприще.
Путь Самурая подразумевает практику смерти изо дня в день: размышления о событиях, которые могут привести к ней, представление самых достойных способов умереть и решимость достойно встретить смерть. Хотя практиковать смерть, таким образом, очень трудно, если человек пожелает этого, ему это окажется под силу. Никогда не думай, что что-то невозможно.
Каким бы ни был человек, богатым или бедным, молодым или старым, высокого положения или низкого, мы знаем о нем лишь то, что рано или поздно он умрет. Все мы знаем, что умрем, но продолжаем цепляться за соломинку. Мы знаем, что наши дни сочтены, но думаем, что другие умрут раньше нас, а мы уйдем последними. Смерть нам кажется чем-то очень отдаленным. Разве это правильное суждение? Оно бессмысленно и напоминает шутку во сне. Нехорошо рассуждать, таким образом, и оставаться небрежным. Поскольку смерть всегда рядом, нужно прилагать усилия и действовать без промедления.
Некто обратился к самураю со словами:
На стене гробницы Святого высечено стихотворение:
Даже если человек не читает молитв,
Но в сердце своем шествует по пути искренности,
Боги никогда не отвернутся от него.
Что такое этот Путь искренности?
На что самурай сказал ему:
Ты, кажется, любишь поэзию. Что ж, отвечу тебе стихом:
Поскольку все в этом мире всего лишь кукольное представление, Путь искренности - это смерть!
Говорят также, что следовать по Пути искренности означает жить каждый день так, словно ты уже умер.
Когда священник Дайю из Сансю по вызову прибыл к больному, ему сказали:
Этот человек только что умер.
Смерть не могла наступить в это время суток. Может быть, он умер вследствие неумелого лечения? Какой позор!
Доктор все еще не ушел и услышал эти слова, сидя по другую сторону сёдзи. Он рассердился, вышел из-за ширмы и сказал:
Я слышал, как ваше преосвященство сказали, что человек умер вследствие неумелого лечения. Поскольку я неопытный доктор, это вполне могло быть так. Но я слышал, что священники олицетворяют силу буддийского Закона. Покажите нам, как вы умеете возвращать человека к жизни, ведь без такого подтверждения буддизм не имеет смысла.
Это задело Дайю, и он почувствовал, что как священник не имеет права позорить буддизм.
Я действительно покажу вам, как возвращать к жизни с помощью молитвы, - ответил он. - Только подождите немного, мне нужно подготовиться. - И сказав это, он ушел в храм. Вскоре он вернулся и сел в медитации рядом с покойником. Через некоторое время покойник начал дышать и зашевелился. Говорят, он прожил еще полгода. Поскольку эту историю рассказали самому священнику Таннэну, никакой подлог здесь невозможен.
Когда у Дайю спросили, как он молился, он ответил:
В нашей секте не принято оживлять мертвецов, поэтому я не знаю никакой специальной молитвы. Я просто открыл свое сердце для буддийского Закона, вернулся в храм, наточил короткий меч, который когда-то был подарен храму, и спрятал его в своей мантии. Затем я обратился к покойнику с молитвой: "Если сила буддийского Закона существует, сразу же возвращайся к жизни". Поскольку я был исполнен решимости, если бы покойник не вернулся к жизни, я не задумываясь вскрыл бы себе живот и умер рядом с ним.
Ямамото Цунэтомо, отрывок из книги "Хагакурэ. Сокрытое в листве"
Дзадзэн
13.07.2010 22:22Спасибо! Валерий!!!
[Ответить] [Отменить ответ]
Свободный человек менее всего думает о смерти, мудрость же его основана на размышлениях о жизни, а не о смерти.
(Бенедикт Спиноза. Этика)
Тело камня
Часто ли мы задумываемся о том дне, когда покинем наш суетный мир? Самурай думал над этим всегда, он фактически готовился к смерти с самого раннего возраста. Но надо было ещё уметь покинуть этот мир, чему следовало тщательно и долго обучаться, готовя свой дух к «истинному уходу».
Самурай намеренно искал встречи со смертью, точнее, с ощущением смерти. Он переживал свою смерть десятки, сотни раз, он знал уже это сладостно-томительное ожидание умирания, ухода в инобытие. Самурай при жизни учился умирать, учился постоянно и напряжённо. Он знал и как умереть, и когда умереть. Самурай тщательно ухаживал за своей внешностью, чтобы после смерти его одежды не были в беспорядке и он не подвергся бы насмешкам врагов. Самурай не должен был начинать таких дел, которые не смог бы закончить до заката дня, - иначе, если он погибнет, то предприятие окажется незавершённым, и он, таким образом, нарушит данное кому-то слово.
Бусидо начинался именно с осознания себя мёртвым, чтобы уже ничто не могло остановить его на Пути воина. В этом контексте Бусидо приобретает совсем иной характер - характер Кодекса смерти. Весьма показательно наставление Миямото Мусаси своим последователям:
«Путь воина есть решительное, окончательное и абсолютное принятие смерти, тщательное соблюдение кодекса Бусидо. Самурай обязан следовать Пути воина.
Я нахожу, что сегодня многие пренебрегают этим.
Кто же ответит сейчас: «Что есть Путь воина?»
Потому что людские сердца закрыты перед истиной.
Под Путём воина следует понимать смерть».
Для великого Мусаси, равно как и для сотен самураев той эпохи, понятия «истина», «Путь воина» и «смерть» были абсолютно равноценны. Смерть - высшая истина…
Самураю нужно научиться «умереть истинно», т. е. уйти из жизни, следуя предписаниям и ритуалам. Умереть во славу своего господина, во славу своего рода - это ещё не всё. Здесь важно именно само внутреннее переживание смерти воином. Великий фехтовальщик Миямото Мусаси в своих рассуждениях о связи «истинной смерти» с Путём воина заметил: «Конечно, не только самураи, но и монахи, и женщины, и крестьяне, и даже совсем низкородные люди порой с готовностью умирают во имя долга или чтобы избежать позора. Но это всё не то. Воин отличается от этих людей, потому что изучение воинского искусства основано именно на одолении соперника. Добиваясь победы, скрещивая свои мечи с противниками-одиночками или участвуя в битвах, самурай добывает славу не для себя, а для даймё. И в этом - высшая добродетель воинского искусства» . Итак, даже самим фактом своей смерти истинный воин должен был побеждать соперника, а абсолютная преданность мастеру и господину становилась принципом не только жизни, но и смерти всякого самурая. «Хроники дома Тэрао» («Тэрао-ка ки») рассказывают историю о том, как Миямото Мусаси пытался растолковать некоему даймё один из принципов своего воинского искусства, который назывался «тело камня». Сам Мусаси так разъяснял его: «Когда ты, наконец, овладеешь воинским искусством, ты сумеешь уподобить своё тело камню, мириады вещей не смогут коснуться тебя». Даймё никак не мог уяснить, когда, наконец, можно считать, что ты достиг такого «тела камня». И тогда Мусаси пригласил своего ученика Тэрао Риума Сукэ и приказал ему без всяких объяснений сделать себе харакири. Ученик, не медля ни секунды, вытащил меч, встал на колени и уже поднес остриё к животу. Но в последний момент Мусаси остановил его руку и сказал, обращаясь к даймё: «Вот оно - тело камня».
Полная готовность умереть оказывается здесь равной совершенному овладению воинским искусством. Тот же Мусаси объяснял это достаточно просто и недвусмысленно:
«Под Путём воина понимается смерть. Он означает стремление к гибели всегда, когда есть выбор между жизнью и смертью. И ничего более. Это значит прозревать вещи, зная, на что идёшь… В смерти нет стыда. Смерть - самое важное обстоятельство в жизни воина. Если ты живёшь, свыкнувшись с мыслью о возможной гибели и решившись на неё, если думаешь о себе как о мёртвом, слившись с идеей Пути воина, то можешь быть уверен, что сумеешь пройти по жизни так, что любая неудача станет невозможной и ты исполнишь свои обязанности как должно» .
Самурай не только должен презирать собственную смерть, но столь же легко относиться и к жизни и смерти других. Классическими стали истории о том, как самураи испытывали новый меч на случайных прохожих. Сам сёгун Тоэтоми Хидэёси лично подписал эдикт о «тамэсигири» - праве самурая «на пробу меча». Конечно, до нас не дошло точных сведений о том, сколько невинных горожан и крестьян пострадало от новоприобретённой катаны. Но ясно, что самураи наносили свой удар ловко и точно, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.
Нам, людям, воспитанным в традициях европейского гуманизма и христианства, такая «проба меча», безусловно, покажется чудовищной жестокостью. Однако в рамках японской культуры она веками считалась вполне нормальной. Разве сама жизнь не есть всего лишь прелюдия к чему-то более высокому, более настоящему - к реальности вечного бытия? И самурая с детства приучали осознавать жизнь как нечто временное, некий случайный всполох в вечности. Это миросозерцание в равной степени может вести и к восхищению мельчайшей подробностью существования, например, предутренней дымкой в полях, которая растает через несколько минут, каплей росы, падающим лепестком, и к пренебрежению жизнью человека - всё равно ей суждено осыпаться, как цветку сакуры.
Психика самурая закаливалась с малых лет. Детство будущего воина было окружено рассказами о подвигах Ямато, других легендарных богатырей. Обязательно звучали нравоучительные истории о преданных самураях, многие из которых совершили харакири ради своего господина.
Его учили сохранять хладнокровие в любой ситуации - даже будучи тяжело раненным, он не должен измениться в лице. Известно, что самураи в жизни редко улыбались, а тем более смеялись - сама роль мужественного воина не позволяла им делать это. Зато умирал самурай с лёгкой улыбкой на лице, радуясь, что выполнил свой долг на этой земле и уходит в сатори.
Уйти с улыбкой
В западной литературе широко распространилось слово «харакири» в качестве обозначения ритуального самоубийства, но всё же правильнее употреблять его синоним «сэппуку». Самурай совершал сэппуку, если господин выражал сомнение в его искренности, если он сам считал себя не выполнившим свой долг или нарушившим ритуал. Классической стала история о том, как два самурая совершили сэппуку лишь потому, что по неосторожности зацепились мечами друг за друга.
С формальной точки зрения сэппуку связано с осознанием «потери лица» - собственного несоответствия ритуальным нормам «гири». Но сам акт сэппуку связан не столько с искуплением вины, сколько с абсолютным очищением, возвращением в лоно нормы поведения.
Японское понятие «хара» дословно обозначает «живот», но имеет при этом и более глубинное значение - «внутреннее начало», «душа», т. е. изначальные природные свойства человека, которые в данном случае противопоставлены внешнему, физическому, искусственному. «Хара» - это также вместилище внутренней энергии «ки» - «киноварное поле» (тандэн), поэтому, например, считается, что во время гнева «хара расширяется», а «покой в хара» равносилен полному умиротворению души.
«Харакири» в своём первом, поверхностном значении переводится как «вскрытие живота», но в японской традиции под ним подразумевается более сложное понятие: «раскрытие внутренних свойств», «выражение душевной искренности». Не случайно считалось, что самурай после харакири, которое он совершал стоя на коленях, должен был упасть обязательно навзничь, чтобы видны были его внутренности. Это символизировало искренность поступка. Падение на живот, ничком понималось как недопустимая скрытность и нарушение эстетической стороны ритуала.
Сэппуку как особый тип самурайского ритуала возникло в эпоху Хэйан (898-1185 гг.), т. е. в период формирования самурайского корпуса. Долгое время ритуальное самоубийство было исключительной привилегией буси. Поэтому в первый период реформ Мэйдзи 1868 г., когда сэппуку было запрещено, многие самураи сочли себя обделёнными и даже после официального упразднения самурайства как отдельного привилегированного сословия продолжали практику ритуальных самоубийств. Сотни офицеров и солдат японской армии сделали себе харакири, узнав, что император подписал акт о капитуляции Японии во Второй мировой войне.
В научной литературе высказывались мнения, что сэппуку связано с древними шаманистскими верованиями айнов, которые, например, делали особый надрез или соструг с живота деревянной куклы, куда якобы переселялась душа человека. Точного истока ритуала мы не найдём, но по своей внутренней сути ритуал сэппуку явился логическим завершением всего миросозерцания самураев. Разве добровольная смерть не означает предельную власть над самим актом жизни? Разве завершение земного существования воина не есть возможность для его нового, истинного рождения? Разве принесение самого дорогого, что есть у человека, в жертву своему господину не высший символ выполнения своего долга и искренности души?
Самурай, скинув доспехи, выполняет ритуальное харакири
К ХIV в. сэппуку превращается в сложный ритуал, логически вытекающий из всей самурайской идеологии и эстетики. Сэппуку нередко выполняли воины высокого ранга на полях сражений, не желая попадать в плен. Известны даже случаи, когда самурайские командиры предварительно обезображивали себе лицо, дабы враги не могли узнать их и насладиться победой. Преданные юноши-самураи вспарывали себе живот, если не могли отомстить за смерть отца. И, естественно, самурай был готов в любой момент совершить сэппуку, если его господин высказывал недовольство им, недоверие или если господин умер, был убит в бою либо сам совершил сэппуку. Ритуал сэппуку становился средством и внешним знаком сохранения всеобщего гармоничного порядка, основанного на конфуцианских понятиях «долга», «искренности», «верности». Учение Конфуция, краеугольным камнем которого было «человеколюбие», парадоксальным образом превращается в Японии в идеологическую опору для самоубийства по малейшему поводу.
Накануне самоубийства самурай проводил время в весёлой пирушке, в лёгких беседах о непостоянстве и суетности жизни, восхищался этим «текучим миром» - укиё, а в день харакири вёл себя скромно и тихо, являя собой простоту как высший жизненный принцип.
Сэппуку совершали обычно либо в доме господина, либо на своём дворе. В первом случае разыгрывалось целое ритуальное представление, которое символизировало непостоянный, ненастоящий характер всей нашей видимой жизни. Двор застилался циновками, на них клали большое атласное покрывало красного цвета, дабы на нём не была видна кровь. Посредине двора стелилась ещё одна небольшая циновка, на которую на колени вставал самурай, позади него становились два «секунданта» - обычно ближайшие его друзья, державшие меч. По углам двора рассаживались родственники, приглашённые гости, нередко - императорские цензоры, проверяющие. Самурай спускал с плеч лёгкое кимоно, надеваемое специально для этого случая, и после недолгой молитвы вонзал себе в живот небольшой ритуальный меч и делал разрез. В тот же момент один из помощников, что стоял у него за спиной, резким ударом меча сносил ему голову, прекращая мучения.
Такаока Дэнгамои Такафуса, один из 47 преданных ронинов самурая Асано Такуми, правителя области Ано, которые отомстили придворному Кира Кодзуке-но сукэ, а затем сделали себе харакири. (Утагава Куниёси, 1847 г., Государственный Эрмитаж)
Акт сэппуку был наполнен десятком ритуальных мелочей. Например, помощник должен был так снести голову самурая, чтобы она повисла на лоскуте кожи, а не откатилась в сторону, что считалось весьма неэстетичным. Сам самурай обязан был умереть с лёгкой улыбкой на устах, без сожаления расставаясь с жизнью. Особое внимание обращалось на тип удара мечом, который наносил себе самурай. Всего насчитывалось около десятка различных надрезов, некоторые из них были весьма сложны и болезненны, например, по диагонали снизу вверх, или в форме буквы ‹Z›, или в два удара в форме ‹+›. Как самый простой рассматривался разрез слева направо и сверху вниз. Был и особо изощрённый способ - удар себе в живот тупым бамбуковым мечом, что ещё больше подчёркивало абсолютное презрение самурая к жизни .
Описание такого идеального ухода из жизни в соответствии со всеми ритуальными правилами можно встретить в знаменитом произведении «Хэйкэ моноготари» («Повесть о Хэйкэ»). Ёримаса принимает деятельное участие в организации восстания против клана Тайра в 1180 г. и вовлекает в него принца Мосихито. Но восстание оказывается разгромленным, и Ёримаса считает своим долгом уйти из жизни. Он решает обставить это всеми необходимыми церемониями. «Ёримаса призвал к себе Ватанабэ Седзицу Тонау и приказал: «Отруби мне голову!» Но Тонау не мог заставить себя сделать это, пока его господин был жив. Он горько зарыдал.
Да как же я могу сделать это? - ответил он. - Я могу сделать это лишь после того, как вы совершите сэппуку.
Я понял, - ответил Ёримаса.
Он повернулся лицом к западу, сложив ладони перед грудью, и пропел славу Будде Амиде десять раз громким голосом. Затем он сложил следующее стихотворение:
Словно засохшее дерево,
Что не подарило ни одного цветения,
Печальна была моя жизнь.
Печально стоит до конца моих дней,
Не оставив плодов после себя.
Произнеся эти строфы, он вонзил остриё меча себе в живот, уткнулся лицом в землю, как только клинок пронзил его, и умер. Обычный человек не смог бы сложить стихотворение в такой момент. Однако для Ёримасы стихосложение превратилось в истинное наслаждение ещё со времён его молодости. И поэтому даже в момент своей смерти он не забыл о нём. Тонау взял одной рукой голову своего господина, отсёк её и привязал к камню. Затем, скрываясь от врагов, он направился к реке и погрузил голову своего господина в воду в самом глубоком месте» .
Перед нами вновь предстаёт образ «идеального воина» в том виде, в каком он складывался в эпоху Камакура. В реальности же такие показательные случаи сэппуку, возведённого в акт высокого искусства, были скорее исключением, нежели правилом. Да и сам мучительный способ добровольного ухода из жизни не получил столь широкого распространения. По сути он и не был добровольным, поскольку сама логика взаимоотношений той эпохи ставила воина в безвыходное положение, его поведение было целиком подчинено ритуальным нормам.
Классическим примером смерти за своего господина стала история о 47 верных ронинах. Она и послужила сюжетом для представлений театра Кабуки, многих живописных изображений. По её мотивам создавались многочисленные «боевые повести», например, «Тюсингура» (ХIХ в.), проиллюстрированная известным художником Садахи-дэ (1807–1873 гг.).
В 1702 г. во время подготовки к приёму императорского посла знатный самурай Асано Наганори, правитель области Ако, был оскорблён другим не менее знатным и известным самураем Кира Кодзукэ-но сукэ. Честь Наганори Асано была столь сильно задета, что он выхватил меч, и не раздумывая, бросился на обидчика. Это был неслыханный по своей дерзости поступок - обнажить меч в сёгунских покоях! Наганори Асано приговорили к харакири, Кира Кодзукэ-но сукэ же избежал наказания. Пострадали и 47 верных подданных Асано. Они были распущены и превратились в ронинов, но поклялись отомстить за смерть своего господина.
Долго ронины выслеживали расчётливого и хитроумного Кира и в конце концов, ворвавшись ночью в его дом, убили обидчика. Затем все 47 ронинов совершили акт харакири. Таким образом они исполнили самурайский долг, оставшись преданными своему господину даже после его смерти.
Естественно, сэппуку совершали не только как мщение за своего господина или по указу правителя. По сути харакири стало не только воплощением возвышенных самурайских отношений, но и частью национальной культуры. В качестве иллюстрации можно привести пьесу театра Кабуки «Отокодатэ Госё-но Горозо» («Благородный человек Госё-но Горозо»), где главный герой - не богатый, но честный и благородный горожанин Горозо - вынужден сражаться на дуэли с самураем и после этого совершить сэппуку. Считалось, что предел жизни достигается именно через полное выполнение морального долга. И после этого земное бытие теряет всякий смысл. Добровольная смерть через сэппуку лишь усиливала торжественность самого акта осуществления «гири».
Самурай обязан уходить из этого мира с лёгкой улыбкой на устах. Он должен быть благодарен жизни за то, что она позволила ему «истинно умереть».